Выборы в Москвабаде

lj_editors — 03.09.2013 — Политика Теги: Собянин Навальный Лужков Выборы мэра Москвы вышли на финишную прямую. Наш медиаэксперт Марк mark_y Иланский обсудил их значение, смысл и сущность с учредителем НИИ власти и гильдии исследователей Андреем Ашкеровым. Из текста вы узнаете, кому эти выборы выгодны больше всего, какая роль отведена каждому кандидату, почему ЕР не выдвигает своих кандидатов и причём тут Ельцин.



— Кажутся ли вам, Андрей, наступающие выборы интересными с профессиональной точки зрения? Видите ли вы в них исторический потенциал?
— Нет. Мне выборы совсем не кажутся интересными. Этим ответом я, конечно, рискну вызвать улюлюкание всяких там рьяных и прогрессивных, которые как мантру повторяют слово «Навальный», но что уж поделать. Скажу больше: именно из-за Навального выборы и кажутся мне событием, которое не случилось.

— Мы только тронулись — а тут уж поворот. Пожалуйста, объяснитесь.
— Навальный для меня — это чистый популизм с попыткой соединить в одном вареве всё, что хотел бы съесть избиратель: и щи, и говяжий антрекот, и взбитые сливки. Коренным жителям Навальный демонстрирует нелюбовь к мигрантам, офисному планктону — фронду и декларативную попытку разрубить одним ударом все узлы, корпоротивным мененджерам — американский стиль в соединении, я бы сказал, с украинским нахрапом.

В действительности, я не услышал от команды Навального ничего, что соответствовало бы понятию «метод». Как сделать так, чтобы произошли изменения? Известно, например, что чем радикальнее в России реформы, тем большую силу сопротивления они вызывают. То есть реформы стимулируют реакцию, тормозя перемены, которые начинаются на втором шаге, после контрреформ. Не уверен, что Алексей Навальный давал себе хоть когда-то труд задуматься об этих исторических закономерностях. Зато он любит порассуждать о коррупции, заклиная её от имени сил добра. «Силы добра» в политике — это вообще рецидив тоталитаризма, по которому соскучились (причём соскучились молодые и образованные).


— То есть вы отрицаете коррупцию в нашем обществе?
— Самая важная проблема нашего общества не в том, что всё в нём изъела коррупция, а в том, что коррупция оказалась наиболее работоспособным механизмом солидарности. И этот механизм объединяет сторонников и противников Навального куда сильнее, чем они готовы понять. Увы, вместо этого Навальный учит нас тому, что история действительно ничему не учит и, видимо, каждые двадцать лет каждое новое поколение будет носится как с младенцем с новым Ельциным, который тоже был в своё время лидером самых глупых надежд и тоже начинал с борьбы с коррупцией.

— Вы так рьяно набросились на Навального, что мне остаётся только одна реакция: а защитить его позицию вы можете с таким же мастерством?
— Знаете, я не собираюсь, как фокусник, радовать кого-то мыслительными экспериментами по заказу и прочей «игрой в бисер». Чтобы я придумывал какие-то решения «за» и «против» — эти решения сами должны являться частью определённой политики, в том числе на стороне одного из кандидатов. Но нынешние выборы в Москве — не место для умной политики.



— И где вы бы провели линию между умной политикой и той, которая вас уже не интересует?
— Да нет такой линии, хотя это и интересно. Пределом мечтаний в области умной политики является «комфортная Москва» имени Капкова. Ум воспринимается как способность достичь райского комфорта уже при жизни. А что для москвича рай? Это дачка! Капков символизирует образ Москвы, в которой парк должен стать аналогом дачи, а москвичи — дачниками, которые заняты тем, что «проводят время», а не гонятся за ним или, скажем, его берегут. Это особое дао московского дачника: жить так, будто ты уже умер и отсчёт времени тебя не касается. Так вот Капков — главный идеолог развития Москвы и в том числе главный идеолог нынешних выборов. Он — фигура, которая объединяет Собянина и Навального, и, скорее всего, останется, если допустить возможность, что Алексея изберут. Так что дело Капкова искать аргументы в пользу кандидатов, поскольку он больше всех заинтересован в том, чтобы идея «города-парка» казалась бы самой умной, а он сам — незаменимым.

Что касается меня, я не собираюсь ни на кого набрасываться, как не собираюсь и никого защищать. В конце концов, политику можно определить как коллективную реализацию права на ошибку. Все не просто вправе ошибаться, но делать это со вкусом, смаком и сколь угодно долго. Не зря же говорят, что без ошибки нет действия и энергия заблуждения движет историю. Так сложилось, что понимание того, что это движение происходит у нас вхолостую, не является политическим фактом. Слишком узкая социальная база у этого понимания. Но я на стороне этого абсолютного меньшинства и буду подбирать аргументы в его пользу. Моё дело предостерегать. У меня нет сомнений, что эти предостережения однажды окажутся решающими.

— Раз уж мы заговорили именно об Алексее Навальном, то давайте обсудим этого кандидата до конца. Посадят ли Навального после выборов, и будет ли его срок зависеть от набранных процентов?
— Мне не хочется зацикливаться на Навальном. В конце концов, есть Дягтерёв от ЛДПР, который при грамотной подаче мог бы быть кандидатом от «парней с раёна». Это было бы заметным политическим ноу-хау. Кстати, Навальный имеет все шансы не загреметь в тюрьму после выборов, если займёт ту нишу, которую занимает патрон Дягтерёва Жириновский.

— А какая роль отведена Левичеву, кандидату от «Справедливой России»?
— Это вообще отдельная история: его партия при всех раскладах выступает спойлером. Теперь роль спойлера примерил на себя лично Левичев. И знаете, на какие размышления это наталкивает? Вечным спойлером выступает у нас сама идея справедливости. Она постоянно примешивается к другим идеям, мировоззрениям, практикам, чтобы они выигрышно смотрелись на её фоне. При этом оказывается, что справедливость понимается как возможность ничем не ограничиваемого личного обогащения. Эта возможность дополняется мнимым радением о химерическом большинстве –– не будем забывать, что справедливороссы были инициаторами многих мракобесных законов нынешней Думы. Эти законы апеллируют к большинству, однако ресурс большинства принадлежит новым феодалам. Они «держат» люд в состоянии подданных, статистического «мяса», именем которого всё позволено.

— Буду последователен: что вы думаете об участнике выборов от КПРФ Мельникове?
— Это в прямом смысле кандидат от старой Москвы. Москва ведь, подобно другим европейским столицам, старый и активно стареющий город, где очень велик удельный вес пенсионеров. У нас старение Москвы –– не просто сумма возрастных показателей. Дело в том, что старшее поколение –– живой участник глобальных политических разломов, которые происходили на протяжении многих десятилетий. Эти разломы стали годовыми кольцами, воплотились в живых и живущих среди нас телах. К тому же за каждым старым москвичом его история завоевания и отвоевания Москвы, его биография связи с местом (что и является сутью понятия местного жителя).

Те, кто приехал в Москву, например, в шестидесятые, давно стали местными жителями и у них есть свой опыт москвича –– с ориентацией на романтику кочевья и типовую застройку как наиболее приемлемый фон для кочевого жителя. При этом есть москвичи, заставшие войну –– момент октября 1941 года, когда город стал чем-то средним между эвакуационным эшелоном и заградительным рубежом. А есть ещё москвичи пятидесятых, москвичи семидесятых и даже москвичи двадцатых-тридцатых. И у всех своя старая Москва, и все они вместе –– старая Москва. Вот именно эту разнородную и многокалиберную категорию жителей пытается мобилизовать Мельников. И, надо признать, это очень весомая, даже решающая сила. Особенно на фоне того, что внутри современной Москвы старая Москва, что бы под ней ни понималось, сжимается как шагреневая кожа. Эта огромный ресурс для молчаливого и неспешного восстания стариков. Вся инфраструктурная реформа –– это вызов для них. Они оказались во враждебном городе. Город больше не их. Поэтому главный политический рубикон пролегает именно здесь: между теми, кто потерял свою Москву, и теми, кто готов заполучить её любой ценой. В середине этого водораздела находятся не только кандидаты в мэры, начиная с Собянина, но главный идеолог московского «благоустройства» Капков. И это делает его крайне интересной фигурой.



— Андрей, есть ли у «Единой России» какое-то будущее в плане поддержки кандидатов власти или все теперь будут самовыдвиженцами?
— Мне кажется, все усилия по партстроительству, которые прилагались в предыдущее десятилетие, сведены к нулю. Прежде всего самой «Единой России». И дело не в том, что там сплошные «жулики и воры». Дело в другом: там большинство тех, кто воспринимает публичную политику как средство сделать выше и недоступнее стены, охраняющие покой их частной жизни. ОНФ, который воспринимали как провластную альтернативу «Единой России», — это вообще политическая массовка, не связанная ни с чем, имеющим стратегическую ценность. Поэтому даже в какой-то степени честно вышло, что ни Фронт, ни «Единая Россия» никого не выдвинули.

Вообще, вертикаль власти — это явление, существующее только для конкурирующих агитпропов. Именно Москва как градостроительная система показывает, насколько сегодняшняя власть чужда организации пространства через принцип центра, да ещё организующего единство уровней верха и низа. Нет ни одного архитектурного стиля, который соотносился бы с эпохой Путина, на месте башни «Россия» в Сити — плоский, как прыщ, торговый комплекс, на месте одноименной гостиницы — вообще пустырь. На вопрос, какое сооружение должно отождествляться с нынешним временем, проектировщик Федерального Мемориального кладбища не сомневаясь ответил, что — его. Что ещё к этому можно добавить?

— Сценарий какого выборного процесса в истории человечества вам больше всего напоминают нынешние выборы?
— Я фактически начал уже отвечать. Мне выборы напоминают эпоху раннего Ельцина. Напомню, что начинал он как федеральный политик тоже в ранге московского градоначальника. Тогда тоже демонстрировались чудеса демократизма: Ельцин позволял себе спуститься в преисподнюю московского метро и в чистилище московских магазинов. И всё для того, чтобы продемонстрировать разрыв шаблона и вообще разрыв со старой, разумеется, коррумпированной номенклатурой. Ну а потом, после отставки, именно с Москвы будущий президент России реализовал свой сценарий: возвращение в политику, потом президентство, но всё это ценой игры на понижение. Забавно, что именно москвичи, став опорой для возвращение Ельцина в статус политика общегосударственного масштаба, легко и с воодушевлением приняли эту игру на понижение. Возможно, в этом проявился комплекс москвича, который слишком быстро начинает относиться ко всему как к дармовому достоянию. А с тем, что получено просто так, и расстаться не жаль. Для москвича «лучшее» слишком непримиримый враг «хорошего». Часто это оборачивается тем, что москвич оказывается у разбитого корыта своих бесконечных претензий к жизни.

— То есть, по вашему, Навальный — это Ельцин сегодня.
— Конечно, но не только он. На нынешних выборах в ельцинскую игру играет ещё и Собянин, хотя и более «лайтово». Собянина преследует тень предшественника — Лужкова. По умолчанию считается, что Лужков страшный коррупционер, а значит существо крайне малоприятное и невыиграшно смотрящееся в контексте публичной политики. Однако получается наоборот: Лужков и по сей день выигрывает у Собянина и выглядит как коррупционер с человеческим лицом. И давайте посмотрим правде в глаза: образ коррупционера с человеческим лицом в галерее образов федеральных деятелей был и остаётся самым главным. Вообще, если бы кто-нибудь, и в первую очередь Михаил Дмитриевич Прохоров, осмелился выставить в качестве кандидата в мэры Юрия Михайловича Лужкова, вот это бы была настоящая бомба!



— Изменится ли что-то после выборов? Как выборы повлияют на судьбу кандидатов? Возможно ли здесь какое-то «вдруг»?
— Я, как вы понимаете, не хотел бы играть в человека, который всё знает наперёд — так мне самому было бы скучно. Лично я поверю, что что-то поменялось в России, когда Кремль станет музеем, но для этого на месте бывшей гостиницы «Россия» нужно возвести современную версию восьмой сталинской высотки — там можно было бы разместить кремлёвские подразделения госструктур.

— То есть вы верите в то, что политика как-то связана с территорией и архитектурой? По-моему, в этом есть что-то от бытовой магии.
— Может и магии, но самого высокого порядка, потому что урбанистика — это наиболее объективное выражение политики. Городское пространство является пространством, в котором политика получает непосредственный доступ к вещам, воздействует на них, делает мир другим. Поэтому если вы хотите понять, что происходит в политике, смотрите на то, какие превалируют идеи в градостроительстве, как строят, как соотносят сооружения друг с другом и со средой, от чего хотят избавиться, от чего избавляются, от чего избавиться не могут и т. д. В Москве мало что отваживаются сооружать, а то, что сооружают, делают, кажется, только для того чтобы умножить чувство досады. В политике давно научились выдавать досаду за долг. Мол, мы так поступили потому, что не могли иначе. Думаю, Собянин — это просто зримое воплощение того, как досада становится долгом. Даже не знаю, чего в этом больше: шаманизма или христианского смирения.

Первое, что сегодня бросается в глаза — это то, что московское пространство сегодня скорее декорируется, чем организуется. Архитектура уступила место ландашфтному озеленению, но сугубо временному (летние растения в парке Горького, сезонные деревья на Тверской и масса других примеров). Москва превратилась в этакий Москвабад. В ней много напыщенности, однако чувствуется, что это город, который устраивает роль калифа на час. Ландшафтная одноразовость замечательно соотносится и с психологическим непостоянством хипстера, назначенного по умолчанию главным горожанином эпохи, и с необходимостью обеспечивать работой мигрантов с Востока, которые не меньше чем хипстер олицетворяют сегодня столицу.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• По теме
• Архив